[27.10.2018] Я иду искать

[Thrud Thorsdottir]

ВРЕМЯ И ДАТА: 27 октября, около девяти часов вечера.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: Мидгард, Норвегия, фюльке Хедмарк.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Thrud Thorsdottir, Hnoss.

СИНОПСИС:
К Хносс обратились наследники одного из недавно отошедших в мир иной крупных конезаводчиков, не особенно заинтересованные в сохранении семейного бизнеса, и предложили выкупить землю и лошадей. Для сестёр это хорошие перспективы перебраться в тихий угол, поэтому, немного обсудив вопрос, они пришли к мнению, что это всё имеет смысл.
Однако продавец почему-то не предупредил о том, что одной из основных - для него - причин продажи стали странные события, происходящие на территории фермы по ночам, упомянув о них лишь вскользь, как о забавной байке.
Впрочем, двум валькириям бояться призраков как-то не к лицу.

[Thrud Thorsdottir]

Было довольно тихо, и только где-то недовольно вещала о чём-то своём сова. Сухие жёлтые листья, которые трепал задумчивый октябрьский ветер, медленно падали на землю, и Труд подумала о том, что участок неплохо бы почистить. Видно было, что последнее время им не занимались не то, что как следует, но вообще никак: дорожек почти не видно, песок на манеже сбит в кучи, а крыльцо дома выглядит максимально неприветливо.
Впрочем, это уже было скорее из области личных домыслов и фантазий, потребностью сейдконы вселять в мир немного более одушевлённости, чем видели обычно. Задумчиво подтолкнув ногой шишку, которая откатилась с лёгким шелестом, валькирия подошла к крыльцу, постучала носком высокого военного берца по деревянным ступенькам.

Что-то её смущало, а своей интуиции Вилкмерге привыкла доверять. Для охотников - а она во всех своих воплощениях так или иначе казалась охотником, за живым ли или за мёртвым, - это было чувство, без которого не выжить, и оно просачивалось всюду.

Может быть, дело было в том, что слишком быстро, слишком охотно и слишком дёшево продали землю и лошадей? Конечно, не стоило сбрасывать со счётом тот факт, что молодому поколению совершенно неинтересно было возиться с наследием дядюшки, которое нужно было выезжать, кормить и чистить, но они могли бы найти покупателя на более выгодные условия. Потратили бы больше времени, возможно…
Сами продавцы - вернее, продавец, девица лет двадцати пяти с хорошо прокрашенными и отменно уложенными блондинистыми волосами, второй участник, её не то супруг, не то любовник, всё больше молчал, - объясняли, что уезжают в США, поэтому оставлять недвижимость не имеет смысла, а тот факт, что обратились именно к фру Асгейр - так это исключительно благодаря тому, что дядя всегда отзывался о неё исключительно тепло. Это было похоже на правду, более того, по мнению Труд, имевшей очень большой опыт в распознавании лжи после длительного общения с трикстерами и им подобными тварями, и было правдой, но явно под ней крылось что-то ещё.
Причина, чуть более зыбкая, чем простая и понятная жажда денег.

С другой стороны, даже если тут прямо под полом стоял бы адский котёл, в котором черти варили грешников или самогонку, это были исключительно проблемы чертей, потому что бравые дочери Асгарда не выносили конкуренции в своих владениях.

Труд присела на ступени и вытянула длинные ноги. Заходить в дом пока не хотелось, и она прислушивалась к фырчанию лошадей, доносившемуся из конюшен. Свободные стойла ещё были, но придётся достраивать ещё один или даже два корпуса, чтобы было, где разместить и их собственных, которых ещё предстояло перевезти от Тора на новое место жительства.
При мысли об отце Труд тяжело вздохнула. Наверняка ему не понравится мысль, что сёстры решили уехать, потому что семья должна жить вместе, причём почему данный постулат семейного кодекса не распространялся на братьев, у богини понять не получалось. Может быть, весь секрет в том, что они хорошо прятались от выражений родственной любви.
Всё же жаль, что Сиф не любила Мидгард так сильно, что предпочитала оставаться хоть и в одиночестве, но дома в Асгарде. Живи она с мужем, возможно, тому было бы на порядок веселее, а его разрушительность сдерживалась бы мягким укоризненным взглядом.

Внезапно что-то отвлекло валькирию от размышлений, показалось, будто на самой границе видимости что-то мелькнуло, и она подняла голову. Тёмный силуэт, подрагивая, стоял в паре метров поодаль, какой-то весь расплывчатый, неясный, смятый; а затем откатился в сторону и исчез, издав едва слышный вздох.
Подойдя к тому месту, откуда он ушёл, Труд обнаружила на сырой земле отпечатки ног - маленьких, скорее женских или даже детских, да лёгкий сладковатый запах.

И неожиданно - улыбнулась. Вот теперь понятно, какую легенду о призраках так вскользь упомянули перед продажей.
- Хносс! - Окликнула Вилкмерге сестру. - У нас, похоже, гости ночью быть изволят.

[Elfdoris]

Октябрь. Пора, когда воздух полнится стылым ветром, несущим на крыльях далёкий, специфический запах зимы, но природа вокруг ещё объята в увядающее, меркнущее золотое великолепие. К осени Хносс относилась по-особому. Предчувствуя секущие косые дожди и медленно крепнущие оковы холодов, она становилась более собранной и серьёзной, если не сказать – хмурой, хотя, конечно же, не имела с природой такой близкой связи, как младшая сестра. Тем не менее, для дел подобная собранность шла только на благо – в работу женщина погружалась с головой, и одним только богам (разумеется, не без иронии) было известно, как Хносс справляется с бумажной волокитой и бесконечными бюрократическими лабиринтами.

Когда сёстры спешно, буквально за один-два подхода перевезли к громоподобному отцу Труд, у Фриды, казалось, не было ни единой свободной минутки, поскольку она вела два дела, с небольшим перерывом меж ними. Время от времени валькирия посещала Исландию, дабы собрать все бумаги для официальной продажи конефермы, прилегающих к ней территорий и исландской породы лошадей, запрещённых к экспорту. Какие-то вопросы по поиску клиентов она перекинула на своих, проверенных агентов, но, тем не менее, некоторые нюансы требовали не только непосредственно контроля Хносс, но и её подписи на заверенном договоре. Вторым же делом была покупка своего уголка для всей той живности, что сёстры собрали под своим крылом – как ни крути, а свободолюбивым валькириям так же требовалось своё личное пространство.

Однако, помимо бюрократической волокиты, Хносс предстояло утрясти ещё один серьёзный вопрос – покуда Труд делала передышку в своих злоключениях, старшая взяла на себя обязанность спокойно переговорить с Тором и как можно более деликатно преподнести ему новость о том, что его обитель валькирии, всё же, решили покинуть. В данной ситуации требовалась другая сторона личности Хносс – спокойный, располагающий к себе, но твёрдый тон, прямой взгляд, без прищура, но пронизывающий собеседника. Мягкость и гибкость вкупе с непробиваемостью, точно кевлар – вот как можно было охарактеризовать личность Фрейдис.

По поводу личных предпочтений Тора в образе жизни при тайных разговорах с Труд женщина мягко смеялась, щуря лазурные глаза, и отмечала, что здесь прослеживается красной нитью обыкновенная для мужчин черта – жить на своей, отдельной «самцовской» территории и тщательно сторожить её границы, даже если нарушители – родня. Женщины в этот пунктик не входили и, мало того, вносили толику гармонии в беспорядочное существование воинствующего, особенно в отсутствие необходимого ему общества златовласой, так что… Всё сходилось.

Признаться честно, некой толики лукавства в словах супружеской пары, продающей свои владения, Хносс не распознала, переходя на свой «деловой» поведенческий режим – следовало внимательно изучить бумаги, проверить присутствие всех необходимых пунктов. К счастью, план дальнейших действий был прост и составлен заранее – прежде, чем подписывать договор, следовало подвергнуть дом, конюшни, загоны, земли пристальной проверке. Кажется, именно на этом пункте ухоженная блондинка несколько занервничала, бросая на молчаливого, скрестившего на груди руки, мужа некий пространный взгляд.

- Какие-то вопросы, фру Ларсен? - осведомилась Хносс, уже укладывавшая бумаги в папку. Она переглядываний не заметила, а вот от проницательных глаз Труд, по всей видимости, он не укрылся. Так же, как и хмуро сдвинувшиеся брови владельца фермы.
- Давайте так. Если возьмёте конеферму без проверки, мы скинем… Скажем, часть суммы, что скажете? Вы же не станете опасаться историй про призраков? - улыбнулась фру Ларсен, Хносс же приподняла левую бровь, бросив красноречивый, вопросительный взгляд на сестру, а затем – на собеседницу.
- Проблемы? Может быть, с технической частью?
- О, нет-нет! Дело исключительно в том, что мы торопимся, фру Асгейр. Вот здесь документы о проверке, это -схема сантехнического оснащения, здесь…
Ещё некоторое время занял осмотр предоставленных фру Ларсен доказательств её правоты, и только после ударили по рукам.

Территория оказалась много больше, чем то можно было ожидать, хотя точная её площадь была указана в договоре. Сегодня сёстры наведались на ферму в одиночку, решив для начала осмотреть дом и прилежащие к нему постройки, преимущественно для живности, дабы на следующий день заняться транспортировкой. Фру Ларсен не обманула – по беглой оценке Хносс здесь и правда царил порядок, в трёхэтажном доме с уютным чердаком и подвалом, оснащённым под складское помещение, наличествовал капитальный ремонт. Загоны были достаточно просторными, мало того, видимо, в качестве бонуса бывшие хозяева заготовили кормовые для лошадей.

По-хозяйски осматривая дом изнутри, Хносс прислушалась, как едва слышно поскрипывают половицы, когда поднимаешься на второй этаж. Дом наполнял терпкий аромат дуба и можжевельника – родные запахи, напоминающие о тех временах, когда люди помнили о старых Богах и приносили жертвы, дабы снискать их милость. На втором этаже царил сумрак – планировка здесь была такая, что призрачный лунный свет, падая из окон, захватывал большую часть помещений…. Но не всё. Далеко не всё.
Хносс прислушалась, чутко, на миг теряя сходство с обыкновенным, просто несколько уставшим человеком – обострились её черты, тело точно само собой перетекло упругую стойку, сузились тёмные в таком освещении глаза. Дабы уловить звук, который дробил реальность на навь и явь, шёпот, едва уловимое эхо, имитация человеческого гласа, необходимо было вникнуть, отдалиться от столь человечного в последнее время бытия. Неужто это был зов с той стороны, которая открыта лишь психопомпам?

- Хносс! – донёсся до дисы знакомый голос снизу, и наваждение тут же минуло, рассеялось. Или же незваные гости, о которых только что помянула Труд, решили до поры-до времени не показываться. Хносс только плечом повела, стремительно спускаясь по лестнице вниз, поворачивая к выходу из молодого, но уже имеющего свои зловещие секреты дома.

- Да … заметила, кажется, правда, слышала я только дюже странные голоса. Подсказывает мне опыт, сестра, что это, быть может, неупокоенные души, - между собой можно было и переключиться на архаичные формы речи, что несколько облегчало Фрейдис жизнь. – Кажется, предпочитают они себя являть лишь тогда, когда человек али другой жилец остаётся в одиночестве.

[Thrud Thorsdottir]

Войдя в дом, валькирия посмотрела на коврик, на котором значились крайне пасторальные ёлочки. У неё тоже такой был, Вилкмерге купила его в Икее за двадцать крон - вместе с набором посуды и двумя сковородками. Из всего пригодился, как ни странно, только этот самый коврик, который лежал под дверью квартиры в Бергене, где жил Вольфганг.
Старательно вытерев берцы, на которых, как всегда, порядком налипло листвы да глины, дева битв прошлась по первому этажу, и её шаги, лёгкие, бесшумные шаги хищника, не оставляли никаких следов. Улыбнулась-кивнула спустившейся со второго этажа Хносс.

Никак она не могла привыкнуть к тому, что у сестры тёмные волосы.
Не то, чтобы Хносс не выглядела с ними красивой - она всегда была красивой, но слишком долго валькирия помнила свежеотчеканенное золото чужих кос.

- Похоже на то, - кивнула Труд, проводя длинными пальцами, на которых заплетались в узоры сложные линии татуировок, по стене. - Похоже на то.
Её голос, глубокий и сильный, приобрёл какое-то неожиданное, глухое звучание, в нём неявно обозначился шелест вороньих крыльев, цокот когтей по черепице. Со Смертью дочь Тора, взявшая у родителей оба начала и смешавшая их в себе, всегда водилась слишком близко, всегда ощущала его лёгкий запах - мирта да маков - за левым плечом, и неупокоенные, немёртвые, не нашедшие дороги в новый дом, были неотъемлемой частью её жизни. Вилкмерге вечно внимала их шёпоту, узнавала песни, напетые ветром.
Однако редко кто из них таился от взгляда белой всадницы, ведь она одной ногой стояла в их мире, том, что недоступен живому.
Но в этом доме чувствовалось что-то, надлом, неправильность, быть может, незавершённость, не в том, однако, смысле, в каком могли бы понять люди. Что-то в нём, в его сущности, в самой его сердцевине, том, что могло бы назваться душой, сместилось, обнажив темноту, как дупло - в прогнившем дереве. Не так уж и странно, что наследники предпочли продать побыстрее и уехать подальше. На их месте, скорее всего, валькирия бы тоже не хотела разбираться, почему сны здесь превращаются в кошмары, а ступени скрипят по ночам.

- Слушай, - произнесла она.
В тишине отчётливо слышался не то шёпот, не то просто слишком тихий голос, однако, чем сильнее в него было вслушиваться, тем более он креп, и скоро становилось отчётливо ясно, что голос не один. Их было несколько, похожие друг на друга в своей бесплотности, но всё же разные. В песне угадывался ритм.

"Мы проведём хоровод да от самых ворот…"
"По следам, по цветам да к оврагу…"

В ледяных глазах Труд ничего не отразилось, она только склонила голову к левому плечу, словно крупная птица: в такой же позе обыденно её вальравн наблюдал за тем, что казалось ему странным. Выйдя из прихожей обратно на крыльцо, она оставила дверь открытой нараспашку, облокотилась обеими руками о перила и стала смотреть на дорожку, что вела к дому.
Острый взгляд охотницы, привычной читать отпечатки по едва выпавшему снегу, по едва примявшейся траве, скользил по земле, и она видела, что их стало больше, будто кто-то ходил, кружил вокруг дома, но боялся подойти ближе. В доме же ощущение было строго иным - шум, что слышался, был где-то глубоко внутри.
Будто бы в нём прятались.

Веяло прохладой. Зима будет суровой, сестра Улля, зимнего бога, знала это точно.
Они с Тюром видели обещание наступающих холодов, тоненькую изморозь на жёлтых листьях, шапки снега на вершинах Скандинавского хребта.

Вытащив из внутреннего кармана кителя без знаков отличия флягу, асинья открутила крышку, сделала несколько крупных глотков вина, предложила сестре.
- Вот что интересно. Я, конечно, с первым хозяином-то не слишком была знакома.
Она вообще мало внимания обращала на бизнес Хносс, если говорить было откровенно, не потому даже, что ей было неинтересно, но богиню вечно тянуло к себе чувство долгой дороги, доставшееся, должно быть, от странствовавшего Высокого, и она редко могла остаться на месте дольше пары месяцев, не сорвавшись вновь на службу. Потому и знания Вилкмерге о конниках Скандинавии были достаточно обрывочными, в основном тем, что сестра рассказывала ей из разряда шуточек и баек под бокал-другой вина по вечерам.
Но всё же слухи - вещь такая, которую не утаишь, не запрячешь, и чем сильнее пытаешься, тем хуже получается. Всё чаще они выползали наружу и долетали до тех, кто желал их слышать.
- Всё же… Ничего подобного я об этом не слышала, а ведь он здесь жил не один, слишком большая территория, наверняка были какие-то наёмные… Работники, может быть, друзья, родственники приезжали, и никто, выходит, не слышал о том, что здесь по ночам неспокойно. Как бы оно всё одно за другим не тянулось, и это смерть хозяина разбудила здешних гостей. Надо бы поискать, может, что-нибудь из его вещей где-нибудь осталось, в подвале, на чердаке, не похоже, чтобы фру Ларсен с её молчаливым спутником пытались здесь сильно прибраться. Нечисто здесь… - Запнувшись, сейдкона несколько мгновений выбирала правильное слово, чтобы выразить свои мысли правильно, потом наконец закончила: - Сломано.

[Elfdoris]

Необычайно тихо сделалось в землях окрест, когда слово валькирии упало в тишину, точно семя в хорошо удобренную почву. Хносс задержала взгляд на сестре, слегка сузив глаза и склонив голову, отчего лицо её приобрело несколько хищное, настороженное выражение. Вместе с тем, как концентрировалось внимание, сгущалась тишина, являя слуху далёкий посвист ветра под крышей загона во дворе, далёкий потусторонний вой в в дымоходе. Призыв обратиться в слух будто пророс в слова, кои сложно было назвать звуками. Скорее, ощущение было сродни вибрации паутины, в которую попали сухие прошлогодние листья – потусторонний шёпот задевал чутьё психопомпов, и даже им пришлось приложить усилие, вычленить его из прочих ощущений. Быть может, они даже как-то одинаково, чуть заметно склонили голову в сторону, дабы ощутить его, ухватить, потянуть нить, вытащить полностью рисунок потустороннего зова.

Хносс встряхнула густой, буйно вьющейся каштановой гривой, и было в этом жесте нечто звериное – вероятно, она позаимствовала этот жест у обожаемых ею лошадей. Свою часть работы, выражаясь образно, валькирия сделала, теперь дело было за Труд, которая читала по природе куда лучше, чем то могло бы получиться у Фрейдис. Она ступала следом за асиньей мягко, точно опасалась спугнуть слегка неестественную тишину, саваном наброшенную на дом и его пристройки.

Многоокая звёздная ночь с поволокой редких, рваных облаков глядела на землю, носившую на себе смертные, сказочные, божественные создания, и прогибалась под тяжестью их всеразрушающей ярости, разногласий, а иногда – от заключаемых союзов, гремевших пиром на весь мир. С крыльца переливчатый бархат сумерек, игравший по влажной, давно жухлой траве, казался хорошо выполненной картиной, а ветер, скользивший по лицам женщин, шаловливыми пальцами вплетавшийся в их волосы – руками некого невидимого божества. Кто знает, быть может, так оно и было. Несколько убаюканная пасторальным пейзажем, впитавшая стылый ветер всей глубиной лёгких, Хносс с благодарной полуулыбкой приняла флягу Труд и сделала три больших глотка, ощущая фруктовое послевкусие. Вино несколько прояснило сознание, вернуло ощущение реальности.

Хносс отвечала ей беззвучно – медленным кивком и жестом, дабы сейдкона последовала за нею в глубь дома, туда, где не так давно валькирия проверяла дом на целость и сохранность. Она уже бывала в подвале и не заметила там ничего мало-мальски подозрительного, однако теперь следовало присмотреться к помещению внимательнее.
В подвал вела обыкновенная лестница, и помещение там представлялось абсолютно пустым – вероятно, ушлые родственники вынесли отсюда всё мало-мальски ценное, а рухлядь попросту выволокли да выбросили. Хносс же, однако, оглядывалась, из стороны в сторону, только что носом не вела, аки гончая – что-то было здесь, точно воздух сгущался по мере того, как валькирии ступали глубже, под тусклое освещение единственной лампы под потолком…
И вот, тренькнуло над головой, мигнула лампочка, и нить накаливания с характерным звоном перегорела. Темнота не была преградой для глаз валькирий, одно лишь стало ясно – чьё бы недоброе внимание не тяготело нынче над этим домом, этот некто явно не желал, чтобы к его тайнам приближались на расстояние вытянутой руки.

- Вот как, стало быть. – прошептала Хносс, ощущая, как свистящие нотки вибрируют на кончике языка и зубах, нырнула вниз, выбросила руку вперёд, погружаясь в непроглядную тьму, точно та была чем-то… осязаемым?

Хрустнуло, в пальцах у дисы, сомкнутых на манер вороньих когтей, явно можно было разглядеть благоухающий кусок бруса, коим здесь были обшиты стены.

- Этот пахнет смолой ярче остальных. Посмотрим. – голос валькирии стелился по замершему воздуху, всё ещё едва слышимый, - Как думаешь, может быть, по его душу кто-то пришёл, но… опоздал?

[Thrud Thorsdottir]

Сложно было сказать, что сейчас происходило в доме, нашедшем себе новых хозяек, но какое-то шестое чутьё, предчувствие, выводившее охотников на след, а зверя заводившее в чащобу с чужих глаз долой, подсказывало, что особняк не особенно-то доволен. Вилкмерге совершенно отчётливо начала ощущать его как нечто живое, чувствующее и не слишком дружелюбное; дом смотрел на пришедших глазами-окнами и будто бы хотел, чтобы они ушли, оставили его в тишине. Не потому, что он их боялся.
Они не несли с собой зла, проводники между живым и мёртвым, та неизбежность, что рано или поздно приходит за каждым.
Нет. Скорее, он боялся того, что по их следам может прийти что-то ещё.
Кто-то ещё.
Недовольно рыскавшее вокруг, подбиравшееся к крыльцу, смотревшее глазами-угольями из аккуратных ухоженных кустов, но убиравшееся прочь, стоило только подойти поближе.

Бросив последний взгляд туда, где виднелась цепочка следов, уходившая влево, за невысокую ограду и дальше, в лес, сейдкона только чуть заметно нахмурилась, и блеснул в её льдистых глазах тревожный, яростный огонёк небесного пламени. На горизонте медленно сгущались тучи, обещая добрую грозу, и покуда не было ни молний, ни грома, но волчье обоняние валькирии уже ощущало запах озона. Она улыбнулась, подумав об отце, мимолётно и всё равно как-то почти нежно, а затем повернулась и вновь ушла в дом, за сестрой.

Под ногами скрипели ступеньки лестницы, уводившей в подвал. Тусклый свет едва ли что-то толком освещал, но фонари им брать не хотелось, да было и не нужно, глаза, что видят во мраке смерти, не боятся темноты обычного мира. В миг, когда лампа, подозрительно пахнув запахом палёной проводки, погасла, почудилось что-то ещё.
Присутствие, окрашенное в тона недовольства.
Шорох по полу - не то платье длинное, не то хвост, не то что-то вроде мешковины, которую волокут за собой.
Но, поняв, что его не то, что не боятся - ждут, гость снова убрался, притаился где-то между былью да ночным кошмаром, и дом снова стал настороженно слушать тихий разговор двух сестёр. Вокруг кончиков пальцев младшей замелькали крошечные блики, болотные огоньки, давая мягкий и тревожный свет, достаточный для того, чтобы тьма, спрятавшаяся в нише тайника, устыдилась своей бескрайности и стекла на пол, точно патока.
- Смотря за чем пришли. Если у порога встретить - так, поди, ко сроку и успели, - задумчиво протянула Труд в ответ.

Внутри было немного: большой клубок ярко-красных ниток, на ощупь похожих на шерсть, маленький свёрток с тёмным локоном, перевязанным лентой, и толстый фотоальбом. Хищное лицо валькирии приобрело выражение некоторой озадаченности - она ожидала чего-то более осязаемого для понимания, от скелета до обломков какого-нибудь могильного камня, но точно не сентиментальных памяток родом из двадцатого века.
Некоторое время было очень тихо, и было видно, как напряжённо асинья осмысливает находки, потом кивнула Хносс, предлагая сесть прямо здесь, устроилась у стены и открыла альбом.

Судя по одежде на людях, фотографии относились к самому началу семидесятых.
Хронология жизни одной семьи, в мужчине можно было с некоторым трудом, но всё же узнать молодого ещё бывшего хозяина конефермы, высокого, с типично скандинавской внешностью, женщина, вероятно, была его женой - скорее милая, чем красивая, с широкими скулами и тёмными волосами. Первый ребёнок, второй; и с большим перерывом, лет в шесть, должно быть, третья беременность.
Последняя фотография - пикник, беременная женщина, обнимающая двух детей, мальчика и девочку, улыбается в камеру, и рядом расстелен большой плед. Всё чёрно-белое, но фантазия легко дорисовывала краски в эти снимки.

А дальше было пусто - хотя оставалась ещё добрая треть страниц.
Как оборвалось.

- Странно.
Труд аккуратно закрыла альбом, подняла клубок, покачала его и опустила на пол, подтолкнула - тот прокатился полметра и снова остановился.
- Очень странно. Кажется, он никогда не упоминал о том, что у него была семья, и тем более здесь они не жили, по крайней мере, не последние тридцать лет. Последнему снимку примерно столько и есть, может, чуть меньше, платье у женщины - фасона конца восьмидесятых… А потом их перестали фотографировать. Может быть женщина ушла? Развод - не такая уж редкость. Но тогда странно, что эти альбомы прятали, так не делают с воспоминаниями о бывших жёнах. Да и клубок… По что он здесь? Зачем?
Протянув руку, валькирия взяла кончик нитки и задумчиво потянула к себе.
Клубок, будто ожив, подпрыгнул и откатился на метр, в сторону лестницы, замер, покачиваясь, словно собачка на поводке, что собиралась куда-то бежать.
Сейдкона молча приподняла брови.

[Elfdoris]

Алый цвет даже в столь плотной тьме бросился в глаза, напомнил о крови, теплом оросившей руки, о запёкшейся корке на старых ранах людей, самих на себя непохожих – их смололи жернова войны, разъединяя суть человеческую с её обликом. Однако, возносясь, эйнхерии прибавляли в благородности облика, и смерть становилась для них переходным пунктом от уродства плоти к красоте обнажённого перед ликами богов духа.
- Странно.
«Воистину» - подумалось Хносс, на краткий миг перенёсшейся не только на поля битв старого времени, но и на побоища нового, иначе их и не назвать – ни чести, ни благородства в том, чтобы быть пристреленным исподтишка. Не удивительно, когда жизнь человеческая так выросла в цене и счёт идёт на миллионы душ. Она переняла альбом из рук Труд, занявшейся вплотную красной нитью, в иной культуре означающую линию жизни или некую закономерность, что тянулась из одного существования в другое. Взгляд лазурных глаз пробежался по фотографиям. Мужчина. Красивый скандинав с осенённым счастьем лицом, однако в серых глазах его на самом дне осела пасмурная тревога, предчувствие. Женщина, обладающая необычной красотой, на последних сроках беременности, склонившая к детям голову со смоляными волосами, измученная токсикозом, но точно пребывающая в блаженном неведении – взор её безмятежен, направлен куда-то поверх фотографа.

Плетение сейда в случае Хносс не сопровождалось какими-либо особыми визуальными проявлениями, оставаясь в этот раз исключительно тактильными ощущениями. И пока Труд тянула за одну нить, по мнению Фрейдис, символизирующую бытие одного из людей, запечатленных на фото, валькирия осторожно потянула за другую, точно опасалась разрушить или стереть важный след. Видение длилось секунды, растянувшиеся для зрящей в них на минуты, а то и часы, дар матери позволял расплести призрачный клубок на составляющие.
В данном случае Хносс интересовала жена Олава Ларсена, вероятно, женщина из далёких земель и другой веры, и дочь, что та должна была произвести на свет буквально недели спустя после солнечного денька на пикнике, запечатлённом на фото, так же принадлежала к иной крови. Хносс, глядя на незнакомку из-под опущенных, густых тёмных ресниц, обронила беззвучную фразу, указующим перстом обводя лицо темновласой… судя по всему, монгольской крови.

Неожиданно, далеко, точно ухнуть в чёрный засохший колодец и рукой нашарить склизские, замшелые кости – воспоминания поддались точно нехотя, не сразу, но поглотили мгновенно.

Солнечные клинки взрезали стену мерцающих, точно звёзды посреди бела дня, пылинок. В тот миг, когда отошли воды, когда весь организм скрутила первая предупреждающая судорога схваток, чужестранка, слишком далеко забравшаяся от родных земель, ощутила могучий голос одного из тенгри, настигший её даже здесь, где, казалось бы, не было власти старых и могучих богов. Хносс точно на себе ощутила и смертную муку, и ядовитые пары страха, проникающего через ноздри.
Где же была та женщина, что книга выпала из её ослабевших рук, подняв клубы пыли? Архив? И почему вместо воды из лона женщины хлынула тёмная, густая кровь?

Хносс широко распахнула невидящие, подёрнутые белёсой пеленой очи, рука её на лице некой женщины дрогнула – видение стало рассеиваться, а Фрейдис сжала губы в одну бледную линию, перечёркивающую её лицо, точно старый шрам.
- За что ты так жестока, Мать? – пробормотала валькирия, стряхивая с себя остатки видения под вопрошающим взором Труд, затем прояснившийся её взгляд переметнулся на красную нить. – Идём.
Под лёгкой поступью валькирий трава практически не приминалась к почве, серебристый свет луны переливался на их локонах. Сейчас каштановый цвет точно роднил Хносс и Труд медным отблеском. Лик Фрейдис был хмур как никогда, с самого выхода на прохладный, свежий ночной воздух – даже ему оказалось не под силу развеять видение прошлого. Обкатывая свои догадки и так, и эдак, практически не глядя вокруг, женщина коснулась предплечья асиньи, встречаясь со взглядом её льдистых глаз своим, более тёплым.
– Жена Ларсена, быть может, была шаманкой древних кровавых богов. - Произнесла она точно севшим голосом – кровь на полу ещё стояла перед глазами, чужой сдавленный, обречённый стон ещё звучал в ушах. – Быть может, она умерла здесь тогда, когда её господин пришёл за кровавой жатвой. Забрать то, что причитается.
Неправильная смерть, такая, какую сложно было понять валькирии – явление жизни превратилось во врата смерти, разве должно было происходить так?

– Мне… пришло в видении, как она застыла на пороге смерти. Бог пришёл за её ребёнком, что принадлежал не северу, а старой вере, землям запада. Ах. – Хносс остановилась, только сейчас заметив, что, извиваясь, точно река меж холмов, алая нить привела валькирий на старое капище, с которого глядела на них побитая дождями, иссечённая ветрами, статуя непривычно строгой и прекрасной, по меркам скандинавов, Фрейи. По обе стороны от неё возвышались кошки.
– Она искала защиты, – обронила Хносс, и от её голоса, даже приглушённого, необычно сильного в рокоте обступившего женщин редкого леса, в ясное небо взмыла стайка птиц, слишком мелких для воронов, но столь же чёрных, в странном своём полёте образующих колодец в небо, на дне которого мерцали пылинки настоящих звёзд.
– … Или это был сам Олав. Но почему Фрейя, а не Фригг?

[Thrud Thorsdottir]

Прикосновения сестры были всегда приятными, лёгкими и мягкими, как кошачья лапка, и Труд кивнула с лёгким оттенком благодарности.
- Смертники, не иначе, - пробормотала она так тихо, что едва ли можно было разобрать, но дом странно будто бы вздрогнул от этого.
Потому что любому было ясно, это - правда. Во владения северных богов, жестоких и холодных, как земли, на которых они жили, чужакам хода не было. И если тех, кто искал милости и заступничества, могли принять, ведь гостеприимство - правило жизни здесь, то тех, кто приходил со злобой, судьба ждала незавидная. Их мало было убить и предать забвению - их кровью удобряли поля, а телами кормили лютую зиму, проведя сквозь обряды жертвоприношений.
Одину были угодны жертвы, и его дети следовали старым традициям с большой охотой, снимая с живых кожу и надевая её наизнанку.

Красный клубочек бежал впереди сестёр, указывая путь, и их лёгкие шаги стремительно отмеряли расстояние, что складывалось в полёт. Вилкмерге же размышляла о том, как, должно быть, жутко знать, что, куда бы ты не бежал, прошлое сумеет тебя настигнуть. Из Азии в Европу, на самый край света, где вместо сухих степей - огромные деревья, что рубят на мачты, и горы, что вечно в снегу, к народу, что пьёт брагу, как воду. Где жизнь совсем не похожа на ту, что была привычной.
Почти против воли, она улыбнулась: лошади, интересно, были ли лошади так любимы самим Олафом, или это помнила его жена.
А духи не оставили её в покое, не забыли и не простили, духи пришли за тем, что было назначено, небо вернулось за ребёнком, которого хотело, и никакое бегство от этого не уберегло. Но всё же странно, что выбор пал не на первенца, ведь вся сила рода в том - кто приходит на свет в начале.

Перепрыгивая через кочки, всё дальше и дальше, клубочек заводил их в чащу и выводил дальше, а затем вдруг остановился, явив капище, про существование которого люди давно позабыли. Тёмная и старая вера крепкие корни пустила в Скандинавии, и христианство, что пришло вослед, так её и не уничтожило, лишь отодвинуло, скрыло, оставив статуи и память, что нетленна.
- Потому что это с Фрейей говорят шаманы, и это Фрейя держит копьё, - подумав, ответила Вилкмерге.
Сцепив на поясе сильные руки, она осматривалась, и женский взгляд казался на диво рассеянным, невнимательным, пока она искала то, на что руки восточной шаманки намотали клубок. Быть может, в надежде на то, что однажды придёт кто-то, кто сможет разобраться и понять, кто не побоится пройти по пути, что начинается со смерти и смертью же заканчивается. Если так, то она, пожалуй, не ошиблась, хоть ждать пришлось и долго, но что для мёртвых, пред которыми всё время мира, год или десятилетие; всё на самом деле едино.
Сколько за полвека прошло дождей и сколько снега укрывало здесь землю, сколько травы на ней выросло по весне? Все следы давно обратились в прах, стали удобрением для диких цветов.

Но всё же что-то осталось.
Проплешина, на которой ничего не росло.
Маленький камень рядом, на котором не было ни надписей, ни рисунков.
Почти забвение. Но лишь - почти.

Валькирия подошла и присела у самого края странной отметины, коснулась рукой мёртвой, сероватой земли, что будто не знала ни влаги, ни смены года, пустая, уничтоженная, мёртвая; впитавшая в себя чужое проклятие и не оправившаяся.
- Здесь был погребальный костёр, - помедлив, указала Труд, прищурилась. - Огонь всё пожирает, и плоть, и кости, и клятвы, неопалимых нет, всё оборачивается пеплом, а что не смогло пламя, то пожрёт земля, на ней Ёрд рано или поздно взрастит свежие травы. Думаю, Олаф предал жену огню, чтобы освободить её от залога перед тем, кто желал взять обещанное. Но третье дитя… Выходит, не родившееся… Или же рождённое мёртвым и забравшее жизнь и у собственной матери.
Она выпрямилась, вновь сунула руки в карманы и посмотрела в небо, запрокинув голову. Танец птиц, звёздный покров.
Еле слышный, зверю только, шорох шагов совсем рядом. Что-то следовало за сёстрами от самого дома, а теперь рыскало здесь, не умея забраться на капище, где царила сила здешних хозяев, густая, как вино, и осязаемая, как твёрдость доспехов под пальцами.

Высокий голос Труд стал жёстким и почти неприятным:
- Это третье дитя, видно, здесь осталось, повязанное мёртвым миром и проклятое, это его следы во дворе вокруг дома видно. Проклятое и мёртвое, до рождения обещанное хозяину, однако северная кровь - не вода, и забрать его, верно, не получилось. Однако первые двое… Те голоса в доме - наверняка они мертвы, но всё же что с ними случилось и отчего. Почему-то ведь Олаф из дома не уехал, остался, хотя мог бы ведь… Сбежать, забыть, начать иную жизнь.
Снова звук шагов, и на этот раз краем взгляда удавалось зацепить маленькую сгорбленную фигурку, которая тут же исчезала, будто сливалась с землёй.

[Elfdoris]

Мало-помалу, сшитая словами Вилкмерге, проявленная взором, пронизывающим реальность, картина происходящего стала наконец-то собираться в нечто цельное. Была ли то воля скандинавского пантеона богов, или же дитя было настроено не столь враждебно, как то казалось поначалу настороженной валькирии?

В центре клубка оказалась птичья косточка с крыла, ослепительно-белая, любовно отшлифованная, ещё дышавшая остатками той силы, которую вложила в неё шаманка, вероятно, предчувствуя беду. Скользнув пронзающим взглядом по обнажившейся вещице, внимая речи Труд, Хносс так же опустилась возле пепелища. Костёр жгли ровно под взглядом воплощённой во древе Фрейи, строгой и благостной одновременно… такой, какой Хносс видела мать лишь попав непосредственно под её прямое командование. Твёрдым взглядом этим, точно копьём, упомянутым Труд, неупокоенный, осквернённый дух был пришпилен к почерневшей тверди. Не повернула женщина голову и тогда, когда на самой периферии взгляда мелькнул тёмный силуэт, которой видела иным чутьём, которым обделены были смертные. Точно видение пепла привлекало всё её внимание.

И, казалось, на миг свет ночного светила померк, шёпот обступил сестёр и придвинулся плотной стеной, окружающей капище со всех сторон, точно духи собою наполняли всё пространство вокруг. Хносс дёрнула краем плотно сомкнутых губ, сняла с шеи остроконечный свой серебряный амулет, дабы после сжать ладонь на древке верного копья, обошла пепелище по его периметру, пока ещё держа оружие лезвием вниз, скорее в предупреждении, нежели в вызове.
– Кажется, у нас гости, сестра, – голос валькирии был спокоен. Покуда одной рукой она держала на изготовку оружие, дабы в нужный момент перехватить его обеими, свободную руку валькирия опустила в центр костра – там, где лежали крупные обугленные кости, щедро присыпанные листьями и пронизанные пожухлой травой. Однако интересовали дису не останки женщины, но косточки нерождённой, тонкие, будто птичьи, почти ещё не оформившиеся. Впрочем, сомкнуть на них пальцы валькирия не смогла, с неприкрытым удивлением отдёрнув руку, обжёгшись о злую силу.

– Вот, значит, как. Быть может, и хотела бы ты уйти, неприкаянная, забытая окончательно тогда, когда умер твой отец, но не можешь. Ты пребываешь на стыке спора тех, для кого жизнь твоя ещё до кончины – кости и пепел, – певуче произнесла Хносс, обращаясь к проклятой, и тьма вокруг качнулась, потянуло от неё серой и хаотической какофонией чудовищных голосов. Сера. Характерный «привет» оттуда, куда уходят предавшиеся забвению боги старого мира.

Передвигалась Хносс мягко, перетекая точно из шага в шаг, на полусогнутых. Обе её ладони сомкнулись на копье, лезвие которого, сверкнув хищно в лунном свете, обвело круг прибывших на возмущение упокоенных. Самое обыкновенное оружие на вид могло вспыхнуть отблесками небесного пламени, если в том появится нужда.
– Освободим дитя, Труд. Если посмеют сунуться сюда – я своё дело так же знаю, пускай и предпочитаю старинные методы. – недобрая улыбка проскочила по точёному лицу валькирии, склонённому так, что лазурные глаза, утопая в тени, выглядели холодными осколками стекла.

[Thrud Thorsdottir]

Приоткрыв рот, Вилкмерге вдохнула свежий ветер, что принёс с собой неприятный, чуждый запах, странно усмехнулась, обнажив белые зубы: на верхней челюсти у неё выделялись клыки, достаточно длинные, чтобы за них цеплялся взгляд.
Близость ада ощущалась физически, запахом, привкусом, отзвуком дурного смеха.
Всё верно, куда идти тем, кто больше никому не был нужен, чей народ исчез, кроме как не в обитель отверженных и павших. Многие старые боги нашли себе новую жизнь - или хотя бы смогли в достаточной мере залатать старую. Некоторые уверовали в собственные новые силы настолько, что даже решили забрать то, что всё ещё считали своим.

Ледяной взгляд валькирии без всяких слов говорил, что это было ошибкой.
Северяне не любили, когда в их дом приходили без спроса. На этих холодных землях христианство толком не смогло ни взойти, ни вырасти, протестантские общины множились и дробились, не в силах разобраться сами в себе, Рим с его заступничеством был слишком далеко, а старые боги как жили прежде меж людей, так оставались с ними и сейчас, и в моменты беды люди рано или поздно приходили к ним не за утешением, но за помощью.
"Подними меч и сражайся."
Дети Одина не любили проповедей, их жизнью было действие - они сражались сами и учили сражаться тех, кто приходил к ним. Они учили не бояться смерти и принимать её достойно.

Ведь смерть - это не конец, но лишь новое начало.
Труд вспомнила чёрные всевидящие глаза.
Вся ноша мироздания на одних плечах.

Вслед за сестрой, сжав ладонь, она призвала своё копьё, уткнула его пяткой в землю и посмотрела, не отрываясь, долгим волчьим взглядом в сторону границы капища, за которой теперь тревожно бродили, танцевали тени, а не один только маленький сгорбленный гость. Не в силах добраться до освящённой земли, бесы шипели и бились о самый её край.
Повернув голову, Труд внимательно посмотрела на пепелище.
- Да, надобно помочь, негоже с детей наших земель собирать плату за чужие дела. Кости, - произнесла она задумчиво. - Они хотят забрать кости.
Перекинув копьё в правую руку, она пошла прочь, бесшумная и стремительная, но в этой обманчивой плавности движений чудилась злая угроза. Тьма отхлынула, опасаясь к ней притронуться, и женщина прошла по широкому коридору, совсем буднично опираясь на оружие, будто оно было простой деревянной палкой. На листовидном наконечнике поблёскивал лунный свет.

Тёмная фигурка девчонки с детским телом и взрослыми глазами стояла неподалёку. Она была очень тёмной, будто извалявшей в угле, и тело, и лицо, и волосы, всё было чёрным, и только красные нити на запястьях, лодыжках да шее краснели отчётливо заметно.
Труд прищурилась.

Нити тянулись к существу, что сидело неподалёку, покачивая клубком в когтистой ладони.
Оно тоже было чёрным, но иначе - глянцевито, блестяще, как лакированные бока статуи. Нагое и жилистое, оно напоминало смесь собаки с лошадью - вытянутая морда с широко расставленными красными глазами, острые уши, копыта вместо ног.
- Она моя, - проскрипел демон, палец указал на капище, - отдайте мне её, и я уйду.
Богиня тихо засмеялась, и пульсирующий, недобрый смех зазвучал меж деревьев, взбудоражил лес.
- Здесь нет ничего твоего.

[Elfdoris]

Осмотрись – ад на расстоянии вытянутой руки. Он щекочет обоняние, проникает в самые лёгкие, оседает на дне даже, казалось бы, самой защищённой души.

Жилы на тыльной стороне ладони чётко проступили, обозначая напряжение, охватившее валькирию, когда та в месиве неясно обозначенных бесовских тел, способных вогнать в ступор даже богатых на фантазию богословов средневековья, увидела медленно проступающий, неожиданно грациозный силуэт. Вне всякого сомнения, перед Хносс была женщина, глядевшая на противника сверху-вниз, с великолепным превосходством, абсолютно нагая, похожая на ониксовую статуэтку из-под руки великого мастера. Валькирия наблюдала за вторжением с лёгким наклоном головы, благодаря которому тени на её и без того точёном, несколько жёстком лице очертились сильнее. Существо, более всего похожее, пожалуй, на суккуба, медленно шествовало прямиком к неподвижной женщине перед нею, занявшей широкую стойку, остановилась ровно в шаге от невидимого глазу защитного круга. Так, чтобы от Хносс её разделяло буквально два метра, она повела гладким бедром с чётко обозначенными подвздошными косточками, уместила на него узкую ладонь с когтистыми пальцами. Хлыст хвоста за её высокой, поджарой фигурой гулял из стороны в сторону, и Хносс могла поклясться, что отчётливо слышит свист разрезаемого им воздуха. Аквамариновые глаза не отводили острого, точно льдины, взгляда с лица демоницы. Та медленно подняла руку, сгибая ту в локте, и указала перстом прямиком в лицо северянке.
– Ты должна уважать договор меж смертным и богом, – её голос звучал завораживающе, низко, вибрирующе и неуловимо был похож на треск сжираемых пламенем поленьев. Хносс, до того стоявшая неподвижно, сейчас лишь наклонила голову в другую сторону, и её улыбка приобрела хищный окрас.

«Пой, птичка».

Она не оборачивалась, дабы увидеть, что происходит у сестры, держа демоницу в поле зрения. За спиной ониксового видения один за другим из круговерти тьмы стали проступать очертания детей, глаза которых пылали отблесками мира, принимавшего к себе любого изгоя.
- У господина со смертной был договор. Третий ребёнок третьего ребёнка.
«Странно. Не седьмого, не первого», - Хносс дёрнула уголком губ и подняла копьё к шее незваной гостьи. Та отшатнулась, отступила на шаг, и вокруг неё поднялась незримая стена шелеста, на миг показавшегося сейдконе ворожбой. Лишь спустя пару секунд она осознала, что звук, поднимаясь, сливаясь в зыбкую рябь, исходит из множества разверстых в агонии ртов, ставших третьей дырой на лице теней. Демоница оскалилась, хлестнула хвостом, скосив часть травы под своими стройными ногами.

– Впрочем, что может быть известно о чести такой, как ты. – прошипела она. Образ суккуба, столь же зыбкий, сколь была стена звучавших в унисон голосов, и столь же реальный, как древко оружия в руке валькирии, стал стремительно деформироваться. Голова её, терявшая в женственности и приобретавшая в мужественности, стала стремительно отделяться от тела, точно под медленно вонзающимся лезвием, острота которого была сравнима с бритвенной. Срез был ровный, под углом, хорошо обнажавшим мышцы, жилы, гортань. Хносс узнала это лицо и отшатнулась, лишь на один-единственный миг, ожидая, что кровь, как в древние времена, когда безумие единожды охватило дису, оросит её с головы до пят.
«За что?» – произнёс бы мёртвый рот, если бы скрытое густой бородой лицо не было сведено предсмертной конвульсией.
– Мы видели. Мы знаем. – точно единый организм, произнесла армия бледных теней. – Бесчестье. Бесчестье.
Хносс готова была поклясться, что скулы её свело с такой силой, что вот-вот начнут крошиться зубы.
– Бьёшь вслепую, – голос её был похож на рокот, и сложно было сказать, что она солгала, глядя в стремительно теряющие всякое человеческое выражение, рыбьи глаза мертвеца, являемое ей. – Но ты напомнила мне о важном.
Отступая не из страха, но из определённых намерений, Хносс бросила взгляд через плечо, на плащ медных волос, рассыпанных по спине сестры, и опустилась возле костра. Тени взметнулись, точно штормовое море, ударились о стену неприкосновенной территории северян.

– Долг платежом красен, – произнесла Хносс вполголоса. Сейчас важно было соткать сейд, который позволил бы очистить останки до того момента, как слуги преисподней найдут таки слабое место круга.
– Придержи их, сестра, – обронила валькирия, всё ещё глядя в лицо своей фатальной ошибке, берущей истоки в далёком прошлом.

[Thrud Thorsdottir]

Волчий слух уловил шаги - чьи-то ещё. Кроме демона с головой пса и копытами лошади, был кто-то другой; и на мгновение обоняние обласкал лёгкий аромат солнцем разогретой кожи и розового масла. Бесновавшиеся вокруг тени, не смевшие, однако, пока преступать через круг, который отталкивал их прочь с освящённой земли, смолкли на миг и как-то расступились, краем глаза Труд успела зацепить стройный и высокий женский силуэт, что шёл, почти как плыл, грациозно покачивая бёдрами.
Суккуб, за идеальной красотой которого кроется бездна, вселенские жернова, перемалывавшие тысячи душ.
Валькирия нахмурилась, странно посмотрела на тварь пред собою, на девочку, опутанную красными нитями. Что-то не складывалось. Демоны похоти были своенравны почти так же, как породившие их.

Копьё в её руке медленно качнулось, блеснул тусклый отблеск на наконечнике, и на мгновение казалось, что валькирия разожмёт пальцы, позволяя оружию отправиться в недалёкий полёт, чтобы найти себе новую жертву, но затем она будто передумала, провернула древко в пальцах и изо всех немалых сил ударила пяткой, окованной в железо, в грудь призрачного дитя.
Что-то скрипнуло, хрустнуло, как тонкая косточка, на которую опустился кованый сапог, и силуэт ребёнка вдруг поплыл, превратился в маленькую хвостатую тварь с несуразно большой головой, передвигавшуюся на полусогнутых конечностях, которых явно было больше задуманных вселенной четырёх. Бес натужно кашлял, затем и вовсе повалился набок; должно быть, копьё, что властно над живым и мёртвым, повредило что-то в его грудине.

Женщина цокнула языком, даже будто бы чуть огорченно, и медленно покачала головою.
Маскарад её не впечатлял.

Клубок, скатившись с ладони демона, запрыгал по кочкам в сторону круга, за которым укрылась ворожившая Хносс, и асинья одним движением пригвоздила его к земле, отчего тот вспыхнул и распался на десяток маленьких красных змеек, тут же расползшихся по углам. Морда собаки скривилась в злом оскале, показались из-под приподнятой губы клыки.
Смех Труд всё ещё был подобен шелесту хвои, но в нём прорезалось что-то ещё, тревожное, дикое - перекаты горного обвала.
- Скажи своему хозяину, что за чужими спинами прятаться - вот где бесчестье, - произнесла она, - в трусости.
Из всех грехов человеческих этот, пожалуй, жестокий северный люд ненавидел больше прочих, научившись тому у своих богов. У богов, что честь и храбрость ставили превыше всего. "Сражавшимся смело да откроются златые врата…"
- Как скажешь, - шепнула дева щита в ответ сестре.
Заботливый ветер, подхватив её слова, взъерошил им перья, что воробьям, и перенёс через круг, на раскрытых ладонях поднеся их сейдконе.

Демон прыгнул, а вслед за ним - хлынули тени, но там, где ещё миг назад стояла Вилкмерге, уже ничего не было. Неуловимая, стремительная, как веретено в умелых руках пряхи, она ускользала от чужих рук до когтей, а листовидный наконечник копья затянул свою кровавую песнь. Досталось и суккубу, что пыталась протянуть руку через круг, зачерпнуть дёрна, чтобы разрушить невидимую стену; издав неприятный, царапающий слух вой, она рассыпалась в клочья сероватого дыма.
Пройдёт ещё немало времени, прежде чем она сможет вернуться.

Теперь бесам было не до круга и не до той, что ворожила в нём, нити сейда заплетая в невод.
Они жаждали крови младшей сестры.

[Elfdoris]

В то время как серебряные росчерки копья богини плели вокруг священного круга смертоносную для недругов сеть, внутри него Хносс сплетала сеть иную, незримую глазу, призванную разрезать путы, пленяющие душу, попавшую в жернова божественных распрей. Отсюда, быть может, ещё можно было узреть возвышающуюся крышу дома, облюбованного валькириями, но лишь деревья видели, как сгустились в его глазах-стёклах томящиеся там тени.

Веки Хносс были крепко сомкнуты, преклонено колено, копьё металлическим основанием, одним ударом врыто в землю, острием направленное в разверстые небеса. Занавесь рваных сизых облаков стала закручиваться причудливой спиралью, точно так же, как стаи чернокрылых птиц, встревоженных появлением двух высоких женщин. Сейдкона сохраняла неподвижность не более минуты, но за это время ни единый волос на её голове не шелохнулся, воцарился штиль, и даже листва вокруг перестала роптать, отчего шепотки и мало с чем сравнимое повизгивание сделались совсем уж явственными.

Затем валькирия открыла глаза, затянутые серебристой дымкой, в которой читалось не то сияние звёзд, не то отражение небесного пламени, которое, как ни крути, женщине было родственно. Мир для неё предстал в совершенно ином облике, точно Мидгард помимо обычного своего вида имел ещё один, доступный только тем, кто, так или иначе, практиковал любого рода колдовство. Реальность размывалась и плыла, казалось, её полотно легко было разорвать одним лишь движением пальцев. Хносс осторожно и плавно подняла руку, дабы убедиться, что плетение сейда надёжно окутало кисть и пальцы завесой, прежде чем щедрой горстью взять из земли и пепла чью-то не свершившуюся судьбу, загубленную надежду, отблески души шаманской дочери.

Хаотическое нагромождение тварей, кишащее насекомовидными и звероподобными тварями, жаждавшими не только исполнить волю хозяина, но и отведать неподатливой плоти, казалось, исторгло один единый трубный вопль, от которого сотряслась земля. Копьё секло без промаха, но, казалось, нашествию не было ни конца, ни края, и, исчезая в ночной мгле, осыпаясь на почву, вместе с криком суккуба издала не то сладострастный стон, не то хрустальный смех.

Проклятие на костях, умещавшихся в единой горсти, лопнуло, точно гнойный нарыв, и волну звука, который могли уловить разве что чуткие животные да та, что властвовала над ними, казалось, можно было узреть. Звук потревожил всё, до единой травинки, от него дрогнул сам воздух, но и плотная пелена тьмы, наконец, стала распадаться. И за какофонией бесовского визга можно было бы услышать едва различимый выдох, никому из присутствующих не принадлежавший, похожий на шелест осенней листвы и столь же зыбко исчезнувший.

– Затишье… Перед бурей? – с закрытыми глазами произнесла Хносс и вопрошающе взглянула на сестру обыкновенными своими, в темноте синими очами, невольно заглядевшись на переливы её волос, видные в ясную ночь и больше похожие на расплавленное серебро. Всё же, было в Труд нечто такое, что говорило об её отце громче любых слов, ярче знаков – нечто неуловимое, в жестах, в осанке, в стойке, во взгляде. Отовсюду понемногу, но всё вместе, кажется, пронизывало если не саму суть, то одну из многих граней богини.

[Thrud Thorsdottir]

Разжав пальцы, Труд отпустила копьё, и оно, звякнув просто и задумчиво, обратилось вновь в подвеску, маленький серебристый медальон на длинном кожаном шнурке. Женщина надела его на шею, убрала под одежду, пожала плечами, на миг повернувшись к сестре и улыбнувшись ей краями губ. Однако глаза её, вечные льды Нифльхейма, голубизна норвежских фьордов, оставались серьёзны и холодны.
Так бывало всегда.
Едва ли кто-то мог похвастать, что видел, чтобы взгляд этой женщины теплел - хотя на один градус, хоть на одно мгновение. Носивший в себе смерть мёртв и сам, а в смерти - сплошная стужа, вечная зима. Как та, что скоро настанет, чьи мёрзлые пальцы уже сейчас глубокой ночью холодят почву, морозят корни.
- Не знаю, - помолчав, признала Вилкмерге наконец, перешагнула через границу капища, слегка спружинившую на её лицо запахом вина и крови. - Быть может. Ад не любит, когда у него что-нибудь отбирают, почти точно так же, как этого не любят наша с тобой семейка. И неважно, сколько прав у них самих, забранное единожды они все оберегают с решимостью цепных псов.

Подойдя к останкам костра, пепелищу, что хранило ещё воспоминание о своей прошлой трагедии, асинья наклонилась, чтобы подобрать кости, пустые теперь, ничего в себе не носившие, сжала кулак - и сквозь её пальцы, словно сквозь жернова, просыпалось мелкое крошево, по которому затанцевали мелкие электрические искорки. Потянуло озоном, но вскоре наваждение исчезло.
- Пойдём отсюда. Здесь больше ждать нечего, никто не придёт.
Ибо и приходить-то было некуда. Освящённая языческая земля хранила свою силу и дальше, но маяка, чужеродного отпечатка, что тянул к себе пришлых гостей, больше не было. Он исчез вместе с проклятием, разрушенным Хносс, а затем смешался с пеплом из-под руки Труд. Женщина, бежавшая на север из далёкой Азии, из степей, пропахших солнцем и жаром, наконец-то смогла спрятаться от прошлого, что шло за ней попятам.
Во смерти - но судьба людей такова, что порой только смерть и может перерубить засов, отгораживающий от свободы.

Дом выглядел мрачнее обыкновенного, чёрные стёкла выражали какую-то сумрачную решимость, а вокруг крыльца отчётливо виднелись отпечатки детских ног. Детей было трое или даже больше; присев на корточки, Вилкмерге коснулась следов пальцами, поморщилась чуть заметно.
Снова звучала напетая высокими голосами песенка, что-то вроде считалки с отчётливым ритмом, "и до самых ворот, да в овраг".
Входная дверь, которую сёстры закрывали перед уходом, была распахнута настежь, нутро особняка казалось тёмным, неприветливым, и никакого света внутри не горело, ни в прихожей, ни в комнатах. Запрокинув голову, валькирия строго посмотрела на лестницу, на темневший провал входа.
- Что-то всё ещё не складывается.

Из дома вышел, мягко ступая обутыми в какую-то лёгкую, невесомую обувь, старик. Ему на вид было лет под восемьдесят, резкие азиатские черты и жёлтая кожа, тёмные, немигающие глаза, чей взгляд был цепок и остёр, несмотря на кажущийся возраст. Он был облачён в просторную тёмную одежду, но ворот кафтана был подбит разноцветными нитями, навроде шёлка, и они отблёскивали в сумерках, за них невольно цеплялось внимание.
На поясе у него висел меч - с лёгким изгибом, с богато украшенной рукоятью.
Труд поднялась на ноги, заложила одну руку за спину, но оружие не звала, в доспехи облачаться не рвалась - просто смотрела, и нежданный, но предвиденный гость смотрел на двух женщин тоже. Его длинные седые волосы были затянуты в сложный узел, и Вилкмерге почему-то на миг подумала, что они могут быть такими же длинными, как её собственными.
- Эти дети…
- Самоубийцы, - спокойно ответил старик.
Труд, догадывавшаяся о том, что в овраге они хотят показать собственные кости, не удивилась.

[Elfdoris]

Казалось бы, вот она – финишная прямая, вьётся на первый взгляд едва заметной тенью промеж склонённого к земле разнотравья, вторящего событиям вокруг. Хносс поднялась на ноги не сразу, некоторое время ещё очищая ладони от того, что некогда было сердцем скверны, ещё прислушивалась к эху смерти, мучительно-медленно отдалявшемуся от последнего пристанища дочери шаманки. В какой-то миг, неожиданно для самой себя, валькирия, которой, казалось бы, сие чувство должно быть вовсе незнакомо, ощутила такую усталость, что та, казалось, гнула плечи к земной тверди.

- Пойдём отсюда. Здесь больше ждать нечего, никто не придёт.
Темновласая нынче, сейдкона снова подняла на сестру несколько прояснившийся взор и, наконец, оттолкнулась от земли, пряча копьё в подвеску, привычно холодящую выемку под ключицами вразлёт. Быть может, нечто необъяснимое роднило старшую с людским родом больше, чем то могло показаться… и куда сильней, чем то казалось Хносс, когда она спустилась в Мидгард в те времена, которые сейчас казались слишком далёкими, чтобы сравнивать с ними мир нынешний. Можно ли заразиться смертностью, если жить бок о бок с людьми, подобно им, напрочь забыв о своей сущности? Ветер действий разметал мысли, точно перьевые облака, и от них осталось только бледная тень. Мгновением спустя, после того, как призрачный свет ночного неба высек из темноты лицо валькирии, она стала выглядеть гораздо старше привычного для неё облика. Но возраст прослеживался не в обыкновении «замерших во времени» чертах, но в выражении глаз, опущенных бровях, напоминавших крылья птицы, в плечах, убавивших в напряжении.

Хотелось обыкновенного покоя, по крайней мере, на ближайшие дни, до тех пор, пока женщина не стряхнёт с себя некую старость души, в обыкновении бессмертным не свойственную.

Даже издалека дом по-прежнему выглядел мёртвым, таким же, как и те, кто в нём жили и оставили ему отпечаток собственной сути. Хносс замедлилась, оглядываясь на богиню, не то поймавшую след, не то намеревавшуюся сложить компоненты уравнения. Когда она повернулась ко входу в дом, то увидела, как тот, кого некогда называли Отцом Неба, преграждает валькириям путь в облюбованное им жилище… хотя вторжением это, вероятнее всего не выглядело – старик был похож скорее на вежливого гостя, виртуозно скрывавшего истинные намерения. В его позе не было угрозы, потому Хносс склонила голову набок, по-птичьи, невольно ощущая, как вычурные ножны приковывают взгляд валькирии, любившей оружие практически во всех его проявлениях.
В голосе гостя слышалось эхо потрескивания углей и степного ветра, сухого и злонравного, капризного и губительного для тех, к кому тот не благосклонен. И сама суть старика был северянке чужда, настолько, что та невольно дёрнула плечом, когда тот заговорил. Хносс переметнулась вниманием по тёмным окнам – не далее, чем минуту крывшиеся в тенях силуэты сейчас глядели на двух женщин из голодных пастей, на которые сейчас походили окна. Дом стал казаться до поры выжидавшим зверем, пережившим прикосновение Бездны.

Пойти и удостовериться в словах старика, вероятно, не имело никакого смысла, потому валькирия спросила, в лоб и по-простецски, по всей видимости, уже несколько устав от игрищ Ада:
– Чего ты хочешь? Разменная монета для тебя утеряна.

[Thrud Thorsdottir]

В тёмных глазах, чьей цепкости взгляда позавидовали бы и молодые, таилась сила. Не та уверенная, ровная, сила обладания, которую воплощала в себе дочь громовника, равно его молния и его решительность, но сила коварная, злая, изворотливая; и вдруг валькирия поняла, что этот заблудившийся на своём пути бог напоминает ей паука. Из тех, кто сидят в засаду и ждут, ждут, что бабочка прилетит сама - и рано или поздно их ожидание оправдывается, потому что всегда найдётся кто-то, кто летит на свет, ни на что больше не глядя.
- А дети всё ещё мои, - со спокойным достоинством ответил старик.
Он медленно спустился по высоким ступеням, всё такой же бесшумный, почти призрачный, и мягко покачивался меч на его поясе. Отворот свободных одежд высверкивал в тусклом свете луны, красная ниточка - почти такая же, как та, что тянулась к призраку девчонки, оказавшемуся ещё одной ложью в целом параде иллюзий. Глядя на незваного гостя, Вилкмерге не шевелилась, кусок мрамора, ледяное изваяние с лицом, достойным резца Микеланджело, но в её позе не было ни угрозы, ни враждебности.
Уподобившись кошке, что может целую вечность сидеть в засаде, она просто ждала, отчётливо зная, что её терпение рано или поздно будет вознаграждено.

Так и случилось.
Старик кивком головы указал в овраг, откуда всё ещё доносилось тихое, заунывное пение, одновременно тоскливое и выжидающее.
Сейдкона припомнила, как ходили слухи по местным деревушкам, что где-то неподалёку есть проклятый обрыв, к которому ночью лучше не ходить - обязательно упадёшь, свернёшь шею и наружу больше никогда не выберешься, так и останешься там стенать да плакать наравне с предыдущими глупцами и искателями тайн.
Должно быть, место это нашлось само.
Было что-то ироничное в том, что оно оказалось так близко от дома, который выкупили две шаманки, но то, насколько скверное чувство юмора у мироздания, давненько уж ни для кого не было секретом.

Шелестящий голос древнего божка, что теперь был не то демоном, не то духом, не то и сам он не знал, кем, звучал бархатисто, как шорох шёлковых тканей в богатом шатре:
- Мне они не нужны. Мне нужно другое.
- Сестра верно сказала: дочь твоя тебе больше не принадлежит, - возразила Вилкмерге, скрестив сильные руки на поясе.
Татуировки на её длинных пальцах, руны и символы, казались живыми, опасными, готовыми в любой миг сорваться с кожи.
По губам старика скользнула улыбка, змеиная, тонкая, едва ли не ядовитая, и он медленно покачал головой. Чёрные глаза, остро смотревшие на двух женщин, совершенно не моргали, словно принадлежали статуе.
- Она теперь не так уж и важна: в моих степях дочерей всё ещё немало, не все из них хотят бежать, иначе бы не было новых сыновей у моих сыновей. Кто-то поддаётся страху, кто-то - снимает со стены меч, и мне не нужны первые так же, как они не нужны тебе и твоему отцу.
Труд прищурилась.
Упоминать Тора даже без имени было весьма опасно; быть может, тем старик демонстрировал свою смелость.
Тонкие полунамёки всегда были частью восточных гостей.
- И что же нужно тебе?
- Она была последней. Она увезла с собой сердце обо. Выкрала и бежала, - по лицу бога проскользнула тень, он, медленно пройдя мимо женщин, подошёл к воротам и посмотрел куда-то в лес, - увезла с собой сердце рода и оставила земли без защиты. Открыла врата, в которые проходят те, кому здесь не место, но духов-хранителей там больше ничего не держит. Падает скот, лошади ломают ноги, юрты - горят, и всё это из-за жены, которая не хотела мужа.

Семейные свары бывали всюду, во всяком народе, у всяких богов.
Труд взглянула на сестру, чуть заметно повела плечами, будто спрашивая, что она думала об этом.

[Elfdoris]

Вероятно, подобно закону смертных, для бессмертных тот звучал так: «Приспосабливайся или будь предан забвению». Перед сёстрами был яркий образчик приспособленчества, в какой-то степени, даже достойный восхищения, но получавший лишь настороженность на грани враждебности. Что поделать, каковы правила игры, такова и естественная реакция на сокрытые мотивы незваного гостя. Какой же путь следовало пройти, чтобы от образа вечно свободного, грозного ветра породниться с восьмилапыми? Кто знает, быть может, некогда Небесный Отец с особым терпением ждал этой встречи и ткал тенёта, дабы замкнуть круг. Или закончить оборванную на полуслове историю. Кто знает, сколько безвинных с белеющими осколками костей с самого дна оврага взирали на россыпь звёзд, созерцая далёкую и бесстрастную, точно одна из валькирий, полноправную среброликую хозяйку полночных небес. Хносс едва ли хотелось то знать, да и сейчас скорее более практичный ум её был направлен на решение конкретной задачи, на пути к которой стоял невысокий старик с живыми, блестящими ониксовыми глазами. В белой паутине бороды тот прятал улыбку – даже сокрытая, она рассыпала вокруг раскосых очей трещины мимических морщин. Впрочем, доброй улыбку назвать было затруднительно, как и самого старика.

Уступая дорогу и слыша зачин истории, Хносс поморщилась так, будто отведала отравленного яства – уже сейчас ей было что сказать, но уважение к старшим, к какому бы роду те не принадлежали, взяло верх. Валькирия сцепила зубы, дрогнули точёные крылья носа, а взгляд зажегся некоей холодной злостью, когда она глядела в узкую, но отмеченную истинно воинской выправкой спину повелителя знойной степи. Когда мужчина смолк, Хносс встретила взор Труд коротким, но ёмким кивком и медленно выступила вперёд, глядя на старца вполоборота медновласой головы.

– Неужели во всяком действии, что совершалось здесь этой ночью, нужно было скрывать подтекст и вымысел? Интриги, ужимки, тайны, недомолвки – вот от чего иметь дело с подобными тебе есть сплошная мука.
До того стоявший неподвижно, старец слегка повернул голову на голос валькирии, и ветер взметнул его седые волосы, точно саван, разметал их по плечам, точно налитым сталью.
– Сказать прямо – это не ваш метод, ведь так? – продолжила Хносс, впрочем, сейчас в её голосе стелилась скорее некая усталая печаль, нежели гнев или язвительность. Старик не отвечал, поскольку вопрос валькирии скорее был риторическим и ответа не требовал. Та вздохнула, опустила плечи, повернувшись к сестре, и вскинула брови.

– Я бы взялась за это дело, но исключительно из…
«Любви», мелькнуло в голове.
– …участия к бедам непричастных людей.

[Thrud Thorsdottir]

Ковырнув носком высокого берца камушек, валькирия подтолкнула его прочь и проследила, как он прокатился по дорожке и упал с неё в пожелтевшую траву. Она думала о том, что, конечно, Асгард говорит о своей прямоте, но на самом деле из всех, кто этой прямотою славится, есть только громовник-Тор. Остальные же, особенно горячо любимый дедушка, лгали, приспосабливались и изворачивались с такой хитроумной затейливостью, что Аду в полном составе оставалось разве что позавидовать.
Не стоит многого ожидать от пантеона, у которого верховный бог зовётся Отцом Лжи, а особо одарённых развешивают на каменных плитах в пещере, подвесив за кишки собственного сына, потому что изворотливость довела широкую общественность до белого каления. Локи, конечно, из безвременного заключения вроде как вытащили, перемешав все пророчества про конец вселенных, Рагнарёк и Золотой Век в бессмысленную кашу, но слава его в веках осталась.
Никто из демонов до такого родственников, насколько было известно Вилкмерге - а Вилкмерге знала многое, водя дружбу с князем Михаилом, - не додумывался. Их успехи были скромнее.

Старик будто услышал её мысли и снова усмехнулся, чуть качнул головой, но промолчал. Он так и не повернулся, валькирии могли видеть его профиль с высокими скулами и сухой шеей.
- Я уверена, что ты искал сердце обо, старик, - произнесла асинья совершенно буднично.
Она, напротив, решив будто, что правды в ногах нет, ушла к крыльцу, села на первую ступеньку.
Божок не стал отпираться. Он явно понимал, равно как понимала это и дева битв, никогда не отказывавшая в прямом поединке, что прямо сейчас - не время и не место для стоящей свары. Им всем ещё предстоит подбить свои счета.
- Искал, - согласился он спокойно, и вновь в его тоне и манере разговора почудилась эта изворотливая сила.
Он будто бы почти гордился собой и тем, чем стал.
Почти.

Труд, кивнув, подпёрла подбородок ладонью и стала рассуждать больше сама с собой:
- Сердце обо - как сейд, будет тянуть к себе духов. То, что нигде нет скопища или прохода в изнанку, странно, значит, его что-то закрыло. Похоронить сердце обо или сжечь не выйдет, что с ним не делай, оно будет гореть. Его можно только спрятать так, чтобы не нашли. В месте, где нет ни духов, ни богов…
Старик посмотрел на неё, наконец повернувшись, но женщина не заметила этого. Она постукивала кончиками пальцев по колену, представляя пустое пространство, куда не вхожа природа ни в каком виде, и потом вдруг засмеялась. Ответ прост и гениален и лежал, в общем-то, на поверхности, но старики за своей гордыней часто о нём забывали.
Вытащив из внутреннего кармана телефон, дева щита посмотрела на него почти с нежностью, а затем спросила:
- Окей, гугл, где ближайшая христианская церковь?
Ассистент не был способен удивляться, поэтому просто принёс выборку из трёх евангелических приходов, один из которых был всего в трёх километрах на юго-восток.

Встав на ноги, валькирия громко свистнула, подзывая лошадей. Обычные, смертные остались на старой ферме, под присмотром духов и отца, но пегасам родом из Асгарда, расстояния, призраки и демоны не были препятствиями в равной мере. Миг спустя в плечо ей ткнулся бархатистый нос Руни, и вёльва потрепала его по крутой шее, потом, оттолкнувшись от подставленного локтя крыла, ловко запрыгнула на спину жеребца.
- Поехали. Освящённые церкви не пропускают никаких духов, там хоть слона прячь, хоть холм с кораблём внутри - не заметят, а людям дела никакого нет и подавно. Я, правда, не уверена, что в два часа ночи нас там жаждут видеть, но ничего. Надобно успеть до рассвета.

[Elfdoris]

В конце-то концов, боги Асгарда не брезговали выбирать орудием для своих манипуляций собственных же братьев и сестёр, детей и супругов, да всех, кто так или иначе пригодится в искусстве плетения междоусобных интриг. Аквамариновый взгляд Хносс проследил за траекторией полёта мелкого камня, затем скользнул вверх по линии бедра, чтобы остановиться на удаляющейся спине сестры, впрочем, закрытой плотным пледом волос, в ночи кажущимся кровавого цвета. Ночь всегда сгущала краски, а иной раз стирала их вместе с чужими жизнями. Валькирия точно учуяла ход мыслей сестры, так же, как и Отец Неба, перевела взгляд на старика, фиксируя его тон, эмоции, малейшие изменения в мимике. Встречая его пристальное внимание. Усилия её, конечно же, были скорее рефлекторными, чем осмысленными – едва ли тот, для кого человеческий облик – маска, будет демонстрировать свои мысли через такие едва заметные жесты, присущие языку тела людей.

Однако сегодня Хносс изменяла сама себе в обычно спокойном нраве – после того, как Труд озвучила поисковой запрос, лицо женщины вытянулось в откровенном, неприкрытом изумлении, и она развернулась к старцу, чтобы услышать его сухой, потрескавшийся, некрасивый смех, застрявший где-то в грудной клетке. В его чёрных глазах полыхало пламя, чей свет, казалось, озаряя его изрезанное морщинами лицо, сбавлял ему десятки, если не тысячи, лет. Звук его смеха сначала потонул в свисте, затем и вовсе оборвался.

– Я буду ждать вас… на месте, – в приевшейся Хносс манере улыбнулся бог степей и повёл в воздухе специфически-плавным жестом сухой руки, растворяясь на глазах. По всей видимости, даже лишённый львиной доли своих сил, Отец Неба был способен ещё выдать массу пренеприятнейших сюрпризов. Валькирия скользнула взглядом по мощному пегасу Труд, вибрация от перестука его копыт шла вверх, от голеностопа до самых колен.

Она слегка повернулась на пятках и издала странный клёкот, скорее похожий на голос хищной птицы, казалось, глухой, задерживающийся в горле, но достаточный для того, чтобы его услышал второй пегас, Лодинн. Он был менее крупных габаритов, нежели Руни, жилистый, лёгкий и быстрый, точно несколько иной породы, если бы то могло бы быть. Так же, как и отличались друг от друга их хозяйки. Лунный свет серебрил перья пегасов, ласкал изгиб горделивых шей и спин, однако, любоваться ими было не время. Хносс подняла раскрытую ладонь, и Лодинн скользнул по ней нижней частью морды, опуская белёсые ресницы поверх мистически-серебристых глаз. Кто знает, быть может, только с верным конём руки валькирии становились ласковыми, смягчались, скользя по короткой плотной шерсти крутой шеи, к мышцам, что держали мощные величавые крылья. Пальцы женщины переплелись с косами, в которые была схвачена длинная ухоженная грива, и сейдкона взлетела на спину Лодинна, прильнула к нему, обняла за шею. Тот всхрапнул нетерпеливо, выбив из дорожки перед домом искры крупным копытом.

До сих пор помнилось дочери Фрейи, что в старые времена церкви строили на неких местах силы, выбирая для них особую землю, дышащую священной тишиной. Так показалось ей и тогда, когда Хносс спустилась в Мидгард, чтобы забрать сложивших головы в Англии северян – тогда она впервые столкнулась с одним из архангелов, познав всё смятение первой встречи с чужим, чуждым. Сейчас же, переступив порог церкви, Хносс не ощутила ничего: неподвижный воздух, непривычная тишина под высоким гулким куполом… и, тем не менее, инстинкты говорили валькирии, что они тут лишние. Отец неба ждал, как и обежал, устроившись не на одной из лавок вдоль стен, но непосредственно за алтарём, задумчиво разглядывая его содержимое. Он сделал вид, что не заметил двух валькирий, что появились на пороге обители Яхве.

[Thrud Thorsdottir]

Труд хорошо помнила время, когда в Скандинавию пришло христианство. Помнила Олафа Святого, решительного и упрямого конунга, понимавшего, что старое время ушло, и пора двигаться дальше, помнила и то, как север сотряс катаклизм сначала одного церковного раскола, потом - другого.
Здесь остались почти одни только протестанты, и в этом было что-то достаточно ироничное: какой бы религии не придерживались потомки асов, их сутью и основным зовом души был бунт. Впрочем, и вера их была не слишком-то глубока, ограничиваясь в основном проповедями два раза в год.
Хотя об этом валькирия предоставляла судить Михаилу, благоразумно считая, что её, в общем-то, совершенно не касались проблемы чужих церквей.

Дубовые двери были закрыты: как и предполагала дочь Тора, в два часа ночи их никто внутри особенно не ждал. Оставалось надеяться, что настоятель, живший в небольшой доме по соседству, не решит выйти вдруг на улицу подышать воздухом, иначе у них появится ещё одна проблема.
Две, если учитывать довольно резвившихся друг с другом пегасов, демонстрировавших свои огромные крылья всем желающим. (Виклмерге только и оставалось, что закатить глаза, но унять разбушевавшихся коней явно не то, чтобы предполагалось возможным.)

Замок дева щита вскрыла с умением не менее, чем профессионального вора, спрятала странную улыбку за полунаклоном головы и вошла внутрь, вдыхая лёгкий хвойный запах выструганных из ели скамей. Пахло благовониями и тишиной.
Старик, сидевший, вытянув ноги, наблюдал за гибкими и быстрыми движениями своей спутницы с равнодушием того неба, которое когда-то было ему домом. Лёгкая и стремительная, Труд сливалась с ночной тенью, ей не нужны были ни свечи, ни электричество, чтобы видеть во мраке, жуткие ледяные глаза, точно кошачьи, отражали свет.
Татуированные пальцы скользили по стене, и неприятный скрип, будто бы ногти женщины были сделаны из металла, нарушал смутную, слежавшуюся тишину.

- Ты знаешь, где искать? - Спросил демон.
Валькирия бросила на него один размытый, холодный взгляд и отвернулась. Не зная, она догадывалась, ибо центром всякого храма, кого бы он не славил, всегда был алтарь.
Опустившись на одно колено, валькирия вытащила из кармана небольшой раскладной нож, выщелкнула лезвие и начала простукивать плиты на ступенях. В одном месте звук был явно другим, глухим, как бывает при пустоте внизу; она усмехнулась и вогнала нож в щель, действуя им на манер рычага.
Неохотно, но плита поддалась.
Внутри был свёрток из шерстяной ткани и упаковочной желтоватой бумаги, внутри которого спрятан был маленький, с кулак размером, камень. Труд посмотрела сквозь него на просвет, на двери, распахнутые в звёздную ночь. Материал, напоминавший на ощупь и внешний вид хрусталь, тускло высверкнул.
Внутри него будто бы клубился туман.

Ладонь старика, в которую женщина вложила сердце обо, была сухой и горячей.
- Мы ещё сочтёмся, - произнесла Труд без всякого выражения.
Посмотрев на неё чёрными холодными провалами, божок кивнул и спрятал минерал куда-то внутрь своего кафтана, а после - вышел прочь и исчез, будто его никогда здесь и не было. Остался только хвойный запах церкви.
Валькирия вышла следом и, заложив руки за спину, посмотрела на медленно начинавшую светлеть полоску горизонта. Ночь уходила, оставив после себя пряное послевкусие.
- Похоже, - и она позволила себе слегка улыбнуться, продемонстрировав белые клыки на верхней челюсти, - конеферма теперь всё-таки наша. Хочешь что-то получить - отбери силой. Удивительное правило, которое никогда не подводит.