Бросив почти равнодушный взгляд на книгу, Труд лишь усмехнулась едва заметно и кивнула. Она отлично знала, почему именно так вышло. Если оставить было в стороне ту смутную моральную сторону вопроса, когда Яхве ловко обвёл все иные пантеоны вокруг пальца, стремясь к вящей славе и почёту, нельзя было не признать, что Он, в целом, дал человечеству то, в чём человечество нуждалось. Писание несло в себе ответы на вопросы и обещание лучшей жизни, Писание хотя бы на скрижалях уравнивало всех между собой, Писание давало чудеса и надежду.
Эдды не давали ничего, кроме обещания однажды грядущего Рагнарёка. Человечество любило надеяться намного больше, чем знать, что всё конечно и бесцельно.
“Вы учили их славно умирать и пировать после,” - обычно говорил Михаил, - “мы пытались научить их славно жить для себя самих и для нас тоже. Хотя, кажется, с задачей не справился никто из нас.”
Мысль о светлейшем князе Михаиле вызвала неожиданную волну грусти, смутно смешанной с раздражением. В последние месяцы Михаил вёл себя чудовищно странно, и их прежняя дружба, такая спокойная и умиротворённая, таяла, что ночной туман во время восхода солнца. После отвратительной встречи в глубоком норвежском лесу в
Нурланне они встречались ещё дважды или трижды, и с каждым разом Труд понимала всё меньше.
В глубине души она начинала подозревать, что теперь они с Михаилом сменились местами, и это его терзает бессмысленная ревность, но спрашивать в лоб не хотела, а сам Михаил упорно отмалчивался. С учётом того, что агнец Божий на поверку был обыкновенным бараном, Труд рассуждала, что идиотское упрямство - отличительная черта детей Яхве, закреплённая в символике.
(Почти такая же, как у славных потомков Одина.)
Проведя коротко остриженным ногтем по тиснённому кресту на переплёте Библии, юная богиня только вздохнула. Ох уж это мужское эго и бесконечные попытки самоутверждения. Верно, боги сотворили людей по своему подобию и страдали теми же пороками.
Потерев кончиками пальцев запястье, на котором притаилась-свернулась татуировка в виде лозы хмеля, Труд открыла книгу и стала листать. Писание она знала отлично ещё со Средневековья, когда
Воронья Кость окончательно разочаровался в тяжкой своей жизни и принял христианство. А потом широким королевским жестом и Норвегию крестил.
Открыла на первом послании Петра - и так и оставила.
“Ибо всякая плоть - как трава...”
Когда Хантер вернулся, Вилкмерге убрала нож, которым аккуратно подрезала выбившиеся из подкладки куртки нитки, внимательно выслушала и произнесла только одно слово:
- Хорошо.
Тела были для неё одной большой условностью, потому она и меняла облик с такой лёгкостью, становясь хоть золотой рыбкой, хоть медведицей, и относилась к ним вестница смерти соответственно - никак. Что важно, то было не в плоти, оно пряталось в ямочке между ключиц, где искрой-бабочкой томилась душа.
В бесстрастии взгляда валькирии могла уместиться полярная ночь.
На улице было сыро и тоскливо.
Квартирка у курьера, до которой посчастливилось добраться без особых приключений - вроде кто-то попросил было огоньку, но передумал - была так себе. Не став утруждать себя вежливостью, Труд в пять секунд вскрыла замок, хлипкий, как и сама дверь, вытащила маленький светодиодный фонарь, включила его и вошла внутрь.
Зажигать свет было опасно, и белое яркое пятно света скакало по убогой обстановке, выбирая то наполовину разобранный велосипед, то стопку из картонных папок.
Проблема была в том, что Труд не слишком-то понимала, что искала, а насчёт того, сойдёт ли к ней озарение, были определённые подозрения.
- Есть слабая надежда, что где-то должен быть тайник, - она поразмышляла, - или сейф.[NIC]Refrdís[/NIC]